Валентин Гафт: Эпиграммы писал из-за любви

2 сентября знаменитому и любимому всеми актеру Валентину Гафту исполнилось 84 года. Увы, он встретил день рождения в больнице.

А это интервью было взято незадолго до его болезни и казалось началом целого цикла бесед, ибо с Гафтом можно говорить часами, а уж слушать его — вообще до бесконечности. И сегодня мы решили опубликовать его, подарив нашим читателям таким образом встречу с любимым артистом и поэтом.

...Он начал играть в театре более 60 лет назад, снялся в огромном количестве фильмов, прослыл острословом с непростым характером. Его перу принадлежит несметное количество колких эпиграмм, многие из которых, впрочем, ему приписываются. И все же Гафт — много глубже, и мы знаем о нем далеко не все.

Оказаться на «острие»

— Валентин Иосифович, на спектакль «Сон», поставленный по вашему произведению, билеты спрашивали в метро. Но обсуждать его начали в большей степени после закрытия, когда фигура Сталина опять стала для общества водораздельной. Потому и отклики разные. Но вы, выходит, на самом острие оказались.

— У меня отец был такой… Полувоенный человек. Всю войну он прошел. Когда он умер, я год спустя примерно открыл его стол. А там — пятнадцать портретов Сталина. Вырезки из газет и журналов, хорошего качества портреты… Он никогда и не обрушивался на систему, и не поддерживал ее. И тема эта дома не обсуждалась. Все было известно, конечно, и про допросы, и про расстрелы. В этом смысле, кстати, у нас счастливая семья — никого не расстреляли. Но эти портреты… Он мне ими попал куда-то, понимаете? Саднило так, что… Ну и спустя много лет вдруг возникло это — то, что написалось. А что отклики разные — это нормально. Но штука-то в чем! Я ведь так и не нашел ответа, какой он, Сталин — плохой ли, хороший ли. И писал я ее, когда отношение к Сталину не было определено. То, что мне известно о нем, не предполагает обсуждения — страшный он был человек, Иосиф Виссарионович. Психически нездоровый! Но в то же время его уважали даже враги... И ни один лозунг не поднимал такого количества людей, да и не поднимет уже никогда, как «За родину, за Сталина!». Факт? Факт. Герой он или нет? Полагаю, у нас один герой — народ. Кстати, знаете, что поразительно? Пока я писал, так проникся всем этим, что сам внутри был похож на Сталина!

— Но он же дьявол у вас…

— Нет. Точнее, отчасти. То дьявол, но когда плачет по-детски, превращаясь вдруг в младенца, — нет.

— А как вообще вы начали писать?

— Случайно. Лет 50 назад мы с поэтом Валерием Краснопольским брели по Кишиневу после концерта. Мы туда приехали по приглашению общества книголюбов; за выступление платили копейки, но мы ездили — куда деваться. А Валера такой — любит поговорить, завести. В общем, мы шли, болтали о чем-то, и я ему говорю: слушай, а давай я буду стихи сочинять? Вот, говорю, капелька дождя. Давай я про нее сочиню. И сочинил. А прошло много лет, и вдруг это стихотворение начало обретать глубокий смысл. Когда сочинял — сам не понял, что вышло! А вышло… неплохо. Первые стихи — они и были самыми хорошими. Но меня спасает знаете что? Что я никогда не восхищался ничем из того, что написал.

— Слушаю я вас и думаю, что плохо, когда нет самоиронии. Но у вас она чрезмерная.

— Да ладно! Писание стихов началось у меня как развлечение. Стихи сочиняются, когда плохо.

— А когда вам хорошо — не сочиняются?

— Сочиняются, но смешные. Стихи — это уточнение биографии... Я стал пописывать. Дома всех достал, вечно лез со своим «Я почитаю стихи»? А потом начал в театре организовывать капустники. Тогда и эпиграммы пошли. Некоторые выходили жуткими, это я понимаю. Некоторые ничего, довольно изящные. А некоторые выходили такими, что читать никак нельзя.

— Всегда было интересно, как вы могли писать так наотмашь. Друга Козакова приложили «отсутствием мужского конца». Как вы могли не бояться реакции людей?

— А! Вы еще Михалковых мне припомните! Которых мне приписали! «Как вы могли…» Я Никиту обожаю, но этим «михалковским зудом» меня полжизни доставали.

— А Гундаревой? Про «успех в роскошном теле»?

— Наташа Гундарева... Да я ее обожал! И ничего подобного я ей не писал, не смог бы никогда! Моя боль — что она ушла, а я не успел ей сказать, что эту гадость не я сочинил.

— Она никогда не спрашивала вас об этом? Значит, и не верила, что это написали вы.

— Надеюсь. Но знаете, какой это ужас... Я приезжаю в провинцию с концертами, так люди такие изумительные... И обязательно выясняется, что недавно там какое-нибудь местное издательство выпустило книжечку моих эпиграмм. Без всякого согласия, без всякого разрешения. Из 20 эпиграмм в ней 18 — не мои. А поди докажи! Пусть этот идиотизм останется на совести тех, кто мне их приписывал. Мои могли быть острыми, да. Но тот поток пошлятины, что именуется «гафтовскими», как правило, — не мой. Все с Рязанова началось: он меня пригласил в «Кинопанораму», и я там что-то прочел. И понеслось. А ведь на са мом деле я стал сочинять эпиграммы на тех, кого любил и люблю. Это все из-за любви.

— Из-за любви? Даже острые?

— Да, и боли по тем, кто ушел.

— А Евтушенко? Ну правда, Валентин Иосифович, как же жестоко вы Евгения Александровича приложили: «Уж больно смел, когда не страшно»…

— Да, «умен, когда и так понятно»… Женя был великодушным. Он после появления этой эпиграммы спросил у меня: «Валь, за что?» И я ответил, повторив то, что говорил вам: из-за любви. Как еще объяснить? Вот я люблю девушку, а у меня ничего не получается с ней. Злюсь! Из-за ревности написал, да. Женя понял и простил. Я ведь влюбился в него давнымдавно, мальчишкой, еще когда он приходил к нам в студию МХАТ — шикарный, красивый, в каких-то красных штанах, купить которые можно было лишь где-то «там». Он читал стихи, и мы балдели. Да, я его любил! И вот такое написал!

Немного о разном

— А про театр поговорим?

—Почему нет. Так грустно сейчас. Мы умираем… Олег Табаков, Нинка Дорошина. Ужасно. Не могу в себя прийти. А еще, знаете, странное возникает ощущение в последнее время — будто кто-то всем этим там управляет. Не то что я божий человек, нет. Но будто кто-то ставит нас по своей воле, как книги на полку, или снимает их. Захотел — взял, снял. Или обратно поставил. Просто потому, что так решил. Страшно.

— Вот о чем вы говорите всерьез. А о стихах своих всерьез не хотите. Почему же вы так к своему творчеству относитесь?

— Честно? Да я просто ужасно боюсь показаться старым идиотом!

— А кто же, Валентин Иосифович, все же «ваш» режиссер? Мне казалось, Эфрос…

— Я не был его артистом, хотя он и подписал мне одну книгу удивительно: «Вале Гафту, самому интересному типу, которого я знаю…» Сейчас, с высоты прожитых лет, так сказать, я вообще не уверен, что мне был нужен режиссер. Некий направитель — нужен. Я иногда не знаю, как начать. Режиссер? Даже не Галя Волчек. Хотя она очень удобный человек — у нее феноменальная, уникальная интуиция. Она может подтолкнуть артиста, и он дальше катится сам, в правильном направлении, куда надо. А еще она умеет бытовые вещи превращать в небытовые и знает людей в первой стадии их дыхания. Эфрос… Он гений, конечно. Но с ним в отношениях прошла трещина.

— Почему? Небось ваш характер опять?

— Да нет. Или да? У Эфроса была артистка любимая, замечательная, кстати, Ольга Яковлева. Оля мучила партнеров нещадно. Я с ней играл еще в «Ленкоме» «104 страницы про любовь». Она на сцене легко могла шепнуть партнеру в ухо какую-нибудь гадость — не так, мол, играешь… Ну и все сразу сыплется. Но ей все было можно. Эфрос ее очень любил. А потом мы погрызлись перед выходом на сцену. Ну и все... Сейчас я понимаю, что глупо было потерять Эфроса. Я тогда почти подошел к разгадке секрета этого режиссера. Он учил играть не спеша, открывая дорогу к тому, что говоришь…

—Почему-то кажется, что в детстве и по жизни вы были... хулиганом.

—Пионером был, но хулиганом я хотел быть страшно! Я хотел походить на ребят из двора. Отчасти все, что со мной происходило, было нормальным выходом энергии, отчасти — я жил и боялся, что когда-нибудь услышу вслед «ты, жидовская морда».

—Услышали?

—Конечно! Я бил этого человека, как сильно я его бил! И вообще, я очень долго переживал из-за своей внешности. А потом...

— Валентин Иосифович, вы во время нашего разговора немало назвали фигур-титанов. Вам не кажется, что все мельчает?

—Как сказать… Современные — они... не там идут. Там, где они пытаются пройти, ничего не найдешь, там и нет ничего. Там тайна материализована другим существом. Вы замечали, что в последнее время многих спасает религия? Но религия эта рассудочна. Вера — рассудочна, задумайтесь, как это страшно! Ведь в разумную веру обязательно входит цинизм. Она опасна. Она сидит уже не в сердце, а в печени, почках, где захотите, там и будет. Люди сами все извращают! Посмотрите, сколько в мире страшного оружия и какие истуканы им владеют! Или вот дети, которые теперь везде на шоу. Детские мысли… Они же самые замечательные! Но и их превращают в продукт, над которым можно гоготать. Так дети становятся мартышками — пусть даже прекрасными и непосредственными, но предельно зависимыми мартышками. Зависимыми от условий, в которых живут, денег, положения родителей. Это пугает.

— И это грустно. Ну а что вам мешает больше всего?

— Хм. Дураки очень мешают жить! Когда появляются. А появляются, к сожалению, они всегда...

СПРАВКА

Валентин Иосифович Гафт — советский и российский актер театра и кино, режиссер, поэт и писатель, народный артист РСФСР, родился 2 сентября 1935 года в Москве. В 1957 году окончил Школу-студию МХАТ, дебютировал на сцене Театра им. Моссовета. В его послужном списке более 160 фильмов, масса театральных ролей и большие удачи в декламации — он прекрасный чтец. Несколько лет назад Гафт выпустил книгу стихов, проиллюстрированную художником Михаилом Шемякиным, в этом году событием на Книжной ярмарке на Красной площади стала его совместная книга с Никасом Сафроновым. Автор нескольких поэтических сборников.