Пение зависит от погоды

В начале этого сезона в Московском театре «Новая опера» им. Е. В. Колобова состоялась премьера оперы Джузеппе Верди «Стиффелио». Одну из главных ролей исполнила одна из ведущих солисток «Новой оперы» Елизавета Соина, жительница Новой Москвы. И она охотно поделилась с нами некоторыми тайнами оперных певиц.

Елизавета, опера «Стиффелио» провалилась в 1850 году, потом много раз урезалась, перекраивалась, переименовывалась самим Верди. Почему у этого произведения такая сложная судьба?

Как же много великих опер в свое время не имели успеха! Это, скорее, хороший знак для произведения. В случае со «Стиффелио», я думаю, настораживал провокационный сюжет — священник прощает измену жены. Женщины в Европе всегда были во всем виноваты — что делать. Но по мне, это музыка зрелого Верди, когда он написал свои основные, как сказали бы сегодня, хиты. Мне прямо слышатся отголоски «Риголетто», ведь он практически одновременно со «Стиффелио» писал «Риголетто», которая стала оперной классикой. Возможно, именно тогда, работая над «Стиффелио», он почувствовал композиторскую зрелость, свой индивидуальный почерк.

Оперу эту много раз переделывали — какую версию решил приготовить театр «Новая опера»?

Мы отталкиваемся от оригинала. Стиффелио — глава протестантской секты. Он — сектант, фанатик, это усиливает градус. Он живет в строгости, все моральные правила и устои прописаны максимально жестко, и бдят их безоговорочно. Для его жены Лины измена — не физическая, душевная, — была попыткой получить глоток свободы. Отец и строгое воспитание с одной стороны, муж — религиозный фанатик с другой — в этих оковах она существует всю свою жизнь, а чего-то легкого, жизненного не хватало. Да, сверхидея сюжета — борьба человека с самим собой. Как не потерять веру в Бога в тот момент, когда кажется, что Бог тебя предал. Стиффелио, как священника, это мучает даже больше, чем факт измены.

Для вас в чем сложность партии Лины?

Я все время бегаю по сцене — моя героиня мечется, и это трудно — двигаться и петь. Тут важна тренировка, конечно. Без серьезной подготовки такое не спеть!

То есть оперная певица — это особый образ жизни?

Петь действительно непросто. Когда я пела в консерватории на старших курсах, Зураб Соткилава как-то сказал: «Вердиевский голос слушай, вердиевский!» Русская душа требует масштабов, страстей, russian passion. За границей так и говорят: «Поддай нам russian passion!» Конечно же, я не курю, не пью, совершаю иногда пробежки — только когда хорошая погода, ведь в Ново-Переделкине, где я обитаю большую часть жизни, это очень приятно делать. Я живу на два округа — пою в Центральном, в саду «Эрмитаж», где находится великолепное здание театра «Новая опера», а живу в Новой Москве — в ТиНАО, и с удовольствием провожу там большую часть времени. Там все такое наше… Раскрою секрет: надо, чтобы у певца уставали какие угодно части тела, кроме горла. После сложных спектаклей — «Мадам Баттерфляй» или «Онегина» — болят спина, ноги, пресс. Но прежде всего ты обесточен эмоционально — так много отдаешь музыке, публике. Но горло, связки уставать не должны. И хотя я пою каждый день часов по шесть, тщательно слежу за своим состоянием: главное — не перепеть!

Всегда по-разному получается петь? От чего это зависит?

От атмосферного давления. Мы зависим даже от того, как это атмосферное давление будет действовать на дирижера, в каком он будет тонусе, какие будут темпы. Естественно, мы репетируем основные постулаты. Но потом — как пульс, ровный или неровный. Он даже в течение дня может несколько раз меняться. Вообще все искусство, а уж тем более пение, — эфемерно, мы не можем пощупать, ощутить. Есть в этом какая-то магия, что-то потустороннее, нужно как-то с этим общаться, как-то голосом привлекать на свою сторону, поймать жар-птицу. Мы и с болезнями поем, и с ковидом пели. Когда у нас была премьера «Золушки», напал «омикрон». А делать нечего — театр работает, и все пели на гормонах, на лидокаине. Все как в жизни. Если попеть спектакль в полный голос, ощущения, как будто получила хорошую тренировку на все тело.

Вы учились вокалу в том числе и у иностранных специалистов, правильно ли в принципе делить оперное искусство на школы и направления по национальному признаку?

В первую очередь у меня русская вокальная школа. Мой замечательный педагог — великая, легендарная Галина Писаренко, народная артистка России, любимица Рихтера и Светланова. Это прежде всего ее школа. А ее педагог — супруга Святослава Рихтера, Нина Дорлиак, которую можно назвать «потомком» вокальной школы Виардо. Потом, конечно, были различные мастер-классы. Меня выбрали в международную программу Лионской оперы. Там я много взяла, прежде всего в изучении языка. В основе стиля так называемых вокальных школ стоит именно язык, формирование всего артикуляционного аппарата, эмиссии звука. Ты выстраиваешь его форму с помощью языка. Понятно, что итальянская школа — это еще и темперамент. Но все взаимосвязано, в основе — язык. Поэтому и музыка разная. Но наша — самая лучшая!