Никому не желаю подобной судьбы

Жительница поселения Краснопахорское Ванда Николаевна Рябова попала в концлагерь «Саласпилс» будучи совсем ребенком. Но ужасы и страдания тех лет навсегда остались в ее памяти.

— На самом деле от рождения мне дано имя Валентина, но в концлагере до него никому не было дела. А после освобождения документы нам делали по справкам. Я стала Вандой. И до сих пор ей остаюсь.

Жалею, что осталась жива

— Я родилась спустя двадцать дней с начала войны, 13 июля 1941 года, в белорусской деревне Сандоры, которая расположена недалеко от деревни Кулаково на границе с Латвией. А 19 февраля 1943 года к нам пришел карательный отряд фашистов.

Захватчики согнали всех мужчин на Максимовское озеро, в их числе оказался отец девочки Николай Константинович Мамай и его братья. Там их заставили рубить прорубь, расстреляли, а тела затолкали под лед. Дома разорили и сожгли, женщин и детей погнали в концлагерь «Саласпилс», печально известный опытами над детьми.

— Мы шли пешком три дня, без еды и в одежде, в которой были на момент вторжения. Нам же ничего с собой взять не дали, сразу погнали в концлагерь.

По прибытии в него взрослых и детей разделили по разным баракам. Мать Станиславу Альфонсовну Шабалтас и бабушек Ванды отправили трудиться в леса, а саму девочку и двух ее сестер — шестимесячную Веру и трехлетнюю Ольгу — определили к другим детям. За все время в концлагере родные ни разу не видели друг друга.

— В бараке стояла большая железная кровать, на ней мы все и были. Кричи, не кричи, никому до тебя дела нет, — вспоминает Ванда Николаевна. — Мы нужны были фашистам для забора крови, которую переливали раненым солдатам, и опытов. Не знаю, что за прививки нам делали, но после них и по сей день я не перенесла ни одного вирусного заболевания.

Но многие дети не пережили испытаний, в том числе и сестры Ванды. Ей самой удалось спастись лишь благодаря опеке польской медсестры Марии Иосифовны Гулбис или Моники по-польски. Она делала заборы крови у детей и в справках постоянно писала, что у Ванды плохая кровь.

— Нас особо и не кормили, лишь иногда приносили объедки и помои, этим и питались. Фашистам было все равно живы мы или нет, мертвых сжигали в камерах, а их прах использовали для удобрения земли. Им стала и моя бабушка со стороны мамы. Она увидела капусту, идя с работ, хотела взять, чтобы поесть, но это заметила надзирательница. Немка подошла к бабушке и ударила прикладом по голове. Она больше не встала. А я жалею, что осталась жива, — делится со слезами на глазах Ванда Николаевна.

Единственным страхом стал голод

Крутой поворот в жизни узников произошел в 1945 году. Советские войска пришли в концлагерь и освободили его от гнета фашистов. Маленькая Ванда испугалась красноармейцев не меньше немцев. И до сих пор не знает почему.

— Все в лагере бросились в разные стороны, но идти особо-то и некуда было. Дома сожжены, семьи разлучены. Меня и еще четверых детей в своем доме в Даугавпилсе приютила Моника.

Медсестра выходила их и отправила в латышскую школу. О тех годах Ванда вспоминает с грустью.

— Вся программа была на латышском языке, которого я не знала. Местные дети и учителя особенно не любили нас, русских. Любая ошибка оборачивалась для меня ударом указкой по голове и оскорблениями.

Мать девочки нашла ее спустя год, но сразу забирать не стала. Уже позже, она вернулась за девятилетней Вандой и увезла домой, в Белоруссию. Там на плечи девочки легли заботы о маленьком ребенке, ее младшем брате.

— Думаю для этого мама и забрала меня. Однажды, пока она была на работе, я хорошенько спеленала брата и отправилась с ним по дороге, прочь из дома. Побег не удался, вернувшись и обнаружив пропажу, мать узнала у соседей направление, в котором ее дочь ушла и догнала меня. Больше я не убегала.

Жизнь в послевоенное время не была легкой, семье приходилось жить впроголодь в холодном старом сарае.

— Мы с ребятами ели липу, обдирали с нее листья и цветы. Находили разные корешки, а весной с таянием льда отправлялись на речку. В ней водилась рыба, небольшая совсем, обычная речная. И с потеплением она часто прибивалась к берегу, там мы ее и ловили голыми руками, стоя в воде, — делится Ванда Николаевна. — Знаете, со времен концлагеря и жизни после него у меня остался один страх — голод. Больше я ничего не боюсь. В магазинах затариваюсь по полной. Все это у меня оттуда.

От фермы к пилораме

Повзрослев, Ванда стала работать на ферме. Кормила, чистила и убирала в стойлах у телят. А потом втайне от матери уехала на целину в Казахстан, пахала землю и сеяла хлеб. Родные узнали о ее местоположении уже по факту. В 70-е девушка перебралась в Люберцы, вышла замуж и родила сына.

— В тот период я работала на заводе пластмасс. В мои задачи входило прессование стульев, ступенек и настилов для метро и железных дорог.

С семьей мужа у женщины не сложилось. Она у него большая и дружная, а Ванда оказалась не ко двору, тихая и скромная, одна.

— Забрав сына, я переехала в Подольский район и устроилась в строительную компанию СМУ-17. Занималась распиливанием бревен на доски. За станком получила травму ноги, по просьбе главного по цеху не стала брать больничный. А когда дело дошло до операции, справки с работы у меня не оказалось и производственной травма считаться не могла. Уже на квартире неудачно упала и повредила копчик, сейчас практически не хожу.

На протяжении всей жизни Ванда не теряла связь со «второй мамой» Моникой и продолжала помогать своей матери и брату, воспитывая сына. В 1972 году Ванда Николаевна получила квартиру в Красной Пахре и окончательно осела в Москве. Сюда же со временем перевезла свою маму из Белоруссии и продолжала заботиться о ней до последних дней. В Красную Пахру из латвийского Даугавпилса приезжала к Ванде Николаевне и медсестра Моника.

В 90-х годах она в составе экскурсии побывала на Хатынском мемориале. Среди обожженных кирпичей Ванда Николаевна нашла деревню Кулаково.

— Хорошо, что эти ужасные события остались в прошлом и, надеюсь, никогда не повторятся в будущем.